Всероссийский центр изучения общественного мнения начал проводить свои опросы 35 лет назад — в декабре 1987 года. И почти всё это время социологи измеряли так называемый «индекс счастья» россиян. О том, почему этот показатель оставался на высоте даже в непростом 2022 году, «АиФ» спросил у главы ВЦИОМа Валерия Фёдорова.
Слово года — «неопределённость»
Виталий Цепляев, aif.ru: — Валерий Валерьевич, какие в стране настроения накануне Нового года? Чем люди сейчас озабочены, на что надеются?
Валерий Фёдоров: — Этот год был, прямо скажем, нестандартным, большинство людей оказались выбиты из привычной колеи. Можно сказать, что слово года — «неопределённость». Она не позволяет планировать, принимать решения на перспективу. А принимать их надо. Предположим, у вас ребёнок заканчивает школу, и надо решать, где и на кого он будет учиться, будет ли он вообще учиться или, может быть, сразу пойдёт работать... И когда неопределённость резко возрастает, на все эти вопросы становится втройне сложно ответить. Горизонт планирования сокращается в лучшем случае до месяцев. Это касается не только обычных граждан, но и бизнесменов, которые должны решить, что им делать — инвестировать, захватывать освободившиеся после ухода западных компаний ниши или же экономить и ждать, как всё дальше повернётся.
Но, конечно, всегда перед Новым годом мы фиксируем повышение настроения. Люди надеются, что все проблемы как-то решатся, что мы прорвёмся и жизнь будет прекрасной и замечательной. Есть и такая закономерность: чем хуже ситуация, чем она непонятнее, тем больше нам хочется праздника, тем больше хочется вынырнуть из этой сумятицы.
— Какие проблемы волнуют граждан больше всего?
— Проблемный фон достаточно стандартный — россиян всегда прежде всего беспокоит рост цен. В этом году у нас инфляция, по официальным данным, около 12%, скачок был действительно большой. На втором месте — проблема безработицы. Опять же, по официальным данным, её практически нет. Проблема в другом: является ли доступная работа интересной и высокооплачиваемой? Люди же у нас особо не хотят копать траншеи, работать курьерами или таксистами. Это воспринимается в лучшем случае как временная работа. А дефицит качественных рабочих мест налицо. Закрываются многие предприятия, владельцы уезжают, в целом ритм деловой жизни замедляется.
Ну и наконец, события на Украине, ситуация в мире — тоже важная тема, которая сегодня в фокусе внимания россиян.
Для многих мобилизация стала шоком
— В сентябре, до начала частичной мобилизации, вы говорили мне, что общество в целом оправилось от шока, вызванного военным конфликтом на Украине, спецоперация стала восприниматься как рутина. Мобилизация изменила этот тренд?
— Конечно, для многих она стала шоком, даже большим, чем начало спецоперации и «адские» санкции Запада. Потому, что это уже не привычная «война по телевизору», которых мы немало видели в мире с 1991 года и в которые можно не вовлекаться, а просто сидеть на диване и наблюдать. Примерно, как за футбольным матчем: мол, молодцы, парни, давайте вперед!
Здесь ты понимаешь, что воевать должны не какие-то профессионалы, спецназовцы, люди, готовые жертвовать собой — им, в конце концов, за это платят. Каждый осознал, что это может быть он сам, его брат, сват, родственник, знакомый, сослуживец... Людям, которые никогда не думали брать в руки оружие, приходится идти туда, где нужно убивать и где могут убить его самого. И это, конечно, добавляет тревожности. Можно сказать, что тревожность остаётся важнейшим фактором общественной атмосферы.
— Велики ли ожидания мирного разрешения конфликта?
— Наше руководство постоянно говорит о своей готовности к переговорам, хотя и констатирует, что Киев к ним не готов. Соответственно, большая часть, примерно две трети россиян, тоже хотят мирных переговоров. С другой стороны, есть часть общества, которая переговоров не хочет в принципе. Коллеги из «Минченко консалтинг» назвали её «воюющая Россия». Согласно их классификации, есть ещё три группы: «убежавшая Россия», «столичная Россия» и самая большая — «глубинная Россия». Так вот «воюющая Россия» — это не только те, кто непосредственно участвует в СВО, но и те, кто эмоционально в неё вовлечён, кто собирает деньги для наших бойцов, ездит с гуманитарной помощью, волонтёрит. Те, кто считает, что без победы никакого будущего у России нет и быть не может. И, конечно, ни на какие переговоры эта часть общества не настроена. Их лозунг — «раздавить гадину», добить, уничтожить врага.
— Много ли таких?
— Процентов 15-20. Основная часть общества, та самая «глубинная Россия», старается от конфликта абстрагироваться. В этом смысле она полностью доверяет президенту, неслучайно его рейтинг существенно вырос ещё в конце февраля. Большинство не хотело бы сильно вовлекаться в спецоперацию, но готово поддерживать её на уровне лозунгов, готово поддерживать курс Путина.
Многие годы общество у нас было деполитизировано, и это, я бы сказал, результат упорной работы всего нашего политического класса. Во многом по причине такой деполитизации СВО у нас не превращается в «народную войну» — большинству всё ещё хочется оставаться на диване, заниматься своими делами и не вовлекаться всерьёз в происходящее. А «воюющая Россия» остаётся относительно небольшой группой населения.
— Весной многих преследовал страх перерастания конфликта на Украине в конфликт со всем НАТО, в ядерную войну. Сегодня эти страхи ещё велики или чуточку поубавились?
— Страхов стало меньше. Одна из причин — люди видят, что страны НАТО, и США в первую очередь, делают всё, чтобы не участвовать в конфликте напрямую. Да, они поставляют Украине вооружение, боеприпасы, разведданные, да, оказывают финансовую помощь, направляют советников-инструкторов... Но от прямого военного участия они стараются уклониться, не хотят жертвовать жизнями своих граждан, не хотят эскалации и перерастания локального конфликта в глобальную войну.
Конечно, ядерное ружьё продолжает висеть на стене, и всегда есть риск того, что однажды чья-то рука нажмёт на курок. Но в массовом восприятии сегодня этот риск ниже, чем, скажем, весной.
— Объясните парадокс: мы говорим о росте тревожности, о непростой экономической ситуации, но в то же время, по вашим опросам, 81% положительно отвечает на вопрос о том, счастливы ли они. Это больше, чем было 10 лет назад, в относительно мирное и благополучное время. Как такое возможно?
— Есть три главных составляющих понятия «счастье» для современного российского человека. Первое — это здоровье. Я здоров, мои близкие тоже — значит, на треть я уже счастлив. Второе — у меня есть доход, достаточный, чтобы не умереть с голода, я не хожу с протянутой рукой. И третье — я не один: у меня есть семья — муж, жена, родители, дети, мне есть с кем общаться... Если все три слагаемых присутствуют, для счастья этого достаточно. Но при этом удовлетворённых жизнью у нас меньше, чем счастливых. Почему? А очень просто: чтобы быть удовлетворённым жизнью, нужно больше. Не просто иметь доход, а иметь высокий доход. Иметь возможность реализовать все свои способности, таланты, повысить свой статус в обществе, дать детям хорошее образование и т. д. А с этим всё не так просто.
Конечно, в различных стратах общества и уровень счастья может сильно различаться. Вряд ли сейчас может чувствовать себя счастливой «столичная Россия» (отмечу, что речь здесь идет не о всех жителях Москвы и Петербурга, а о прослойке людей с определенными материальными, культурными и прочими запросами — такие могут жить и в провинции). Ведь она находится под сильнейшим психологическим ударом, чувствует себя очень неуютно и судорожно пытается восстановить ключевые элементы своего образа жизни. Какое счастье без сумочки Hermеs? Невозможно же! Но насколько широк этой слой? Конечно, даже в мегаполисах он составляет абсолютное меньшинство.
Ностальгия по мифу
— 30 декабря — 100 лет со дня образования СССР. Как ваши респонденты относятся к возможности его возрождения? Ведь на это периодически намекают некоторые политики и эксперты.
— Это надуманная тема, примерно из того же разряда, как и разговоры о выносе тела Ленина из Мавзолея. Восстановление СССР не обсуждается так, как 30 лет назад, когда Союз только-только развалился и многие думали о том, нельзя ли его собрать заново.
— Но ностальгия по советскому точно есть, причем у многих.
— Ностальгия есть, и прежде всего у тех, кто в советское время успел пережить расцвет своих сил и способностей. Карьера складывалась, зарплата росла, всё вроде бы шло удачно — и вдруг в один момент всё рухнуло... Но многое зависит от того, что произошло с человеком дальше. Сумел ли он адаптироваться к новой реальности, научился ли играть по новым правилам — или проиграл, не нашел своего места.
И опять-таки, ностальгия бывает разная. У кого-то воспоминания про советское время — из разряда «трава тогда была зеленее, девушки красивее, а сахар слаще». А у кого-то ностальгия связана с тем, что их жизненный уровень тогда был выше, и таких у нас немало. Эти люди считают себя лузерами, неудачниками. Они бы и хотели вернуть прошлое, но понимают, что это невозможно. Я бы назвал это ностальгией по мифу. Это характерно, кстати, и для тех, кто в СССР никогда не жил, родился уже после 1991 года. Но через какие-то художественные образы в кино и литературе, через рассказы родителей и близких этот позитивный миф об СССР в их сознании постоянно воспроизводится.
Опросы уходят в Сеть
— В этом декабре и сам ВЦИОМ отметил круглую дату — 35 лет со дня основания. Что поменялось в работе вашего центра за эти годы, а что осталось неизменным?
— Поменялось почти всё, даже название: мы были Всесоюзным центром изучения общественного мнения, а с 1992 года стали Всероссийским. Естественно, сузилась территория проведения опросов. Коллектив поменялся не один раз... Но не изменилась главная задача. Когда в 1987 году ЦК КПСС принял решение о создании ВЦИОМа, была задача обеспечивать руководство страны надёжными данными по социальному самочувствию людей, по их социально-экономическому положению и т. д. Эта информация была необходима для принятия властью качественных решений.
Далеко не всегда это удавалось. Долгое время государство не особо нами интересовалось. Сегодня это не так. Мы вернулись к замыслу Бориса Грушина и стали настоящей государственной исследовательской службой. Мы работаем на Администрацию Президента, на аппарат Правительства, на ключевые министерства, на администрации субъектов Федерации. Негосударственных заказчиков не так много, как прежде, но они тоже есть — крупный бизнес, некоммерческие организации. У последних, правда, много интересных и значимых запросов, но очень мало денег. Поэтому мы делаем исследования для них в основном бесплатно, преследуя общие благородные цели.
Если говорить о том, как менялись опросные технологии, то начинали мы с личных опросов. Интервьюеры ходили по городам и весям с маршрутными листами, стучались, звонили в квартиры. Эта технология существует и по сей день, но её доля уже невелика — всего 3-4% от всех опросов. Примерно 15 лет назад эта технология стала уступать телефонной благодаря развитию мобильной связи. Сегодня больше 85% наших опросов проходит через телефон. Это быстро, удобно и не так дорого. Конечно, есть и негативные последствия — люди всё меньше берут трубку, всё реже отвечают на наши вопросы. Требуют, чтобы анкеты были короче, чтобы разговор не слишком затягивался. Кроме того, не все вопросы можно задать по телефону, бывает специфичная коммуникативная ситуация.
Третий этап развития опросных технологий — интернет-опросы. Мы долгое время их игнорировали, но теперь поменяли свое отношение. Год назад разработали систему, которая позволяет проводить в Сети научные репрезентативные опросы. И сейчас у нас есть платформа «ВЦИОМ-онлайн», через которую мы проводим уже больше 10% наших опросов. Думаю, лет через пять именно интернет-опросы будем использовать в качестве основного метода.
— Не боитесь, что участвовать в них будут не живые люди, а боты?
— Проблема ботов решается элементарно. Любой, кто хочет, чтобы в его выборке не было ботов, знает, как этого добиться. Гораздо сложнее другая проблема — когда человек, с которым мы общаемся по интернету, выдает себя за другого. Например, пожилой лысый мужчина с избыточным весом выдает себя за молодую стройную блондинку. Такое случается сплошь и рядом. Но задача такой верификации, я думаю, тоже вполне решаема.
— Вы сказали, что люди менее охотно стали отвечать на вопросы. Почему?
— Есть несколько причин. Первая, что называется, «достали». Ведь никогда так много опросов не было. Например, в прошлом году мы взяли 2 млн интервью. Причём это только эффективные интервью, то есть закончившиеся, где мы анкету прошли до конца (многие срываются на полдороги). И это мы говорим только про наши опросы. А ведь есть еще под 600 исследовательских служб, которые этим занимаются. Поэтому люди начинают уставать. Это первый фактор. А второй фактор, конечно, страхи — «а те ли вы, за кого себя выдаёте», «а может быть, вы мошенники, а может, вы хотите украсть мои деньги»...
— Но вы же не спрашиваете у людей номера и коды их банковских карточек.
— Всё равно страх присутствует, и очень многих он заставляет бросать трубку, как только они слышат фразу «Приглашаем вас пройти опрос общественного мнения»... Людей можно понять: киберпреступность постоянно растёт, мошенники находят всё новые схемы, как развести людей на деньги.
И третья причина — непонимание: а что изменится в моей жизни, если я 15 минут своего драгоценного личного времени уделю вам, поделившись с вами своим мнением? Да, 30 лет назад был всплеск интереса к опросам общественного мнения, потому что в советское время никто никого ни о чём не спрашивал, просто давали команды и установки. А тут приходят интервьюеры и просят поделиться мнением по важнейшим вопросам в жизни страны. Ну как же отказать?
Однако через какое-то время всплеск интереса к опросам прошёл, люди стали задумываться — а на что это влияет? Я проголосовал, допустим, в марте 1991 года за сохранение СССР, а в декабре 1991 года правители наплевали на мое мнение, СССР разделили, и теперь мы живем в разных государствах... И этот негативный опыт, когда люди понимают, что их мнение мало что значит, он тоже уменьшает готовность людей сотрудничать с социологами.
— Последний вопрос: что вам и вашим респондентам сегодня даёт повод для оптимизма?
— Россия за последние 30 лет переживает уже шестой тяжёлый кризис. Мы из ковида не успели вынырнуть, как занырнули в следующий, связанный с СВО. Но россияне верят: как бы ни было тяжело, мы всегда поднимались с колен и шли вперед. Как бы на нас ни давили, какие бы провалы ни случались, все равно мы верим в себя, верим в свой гигантский потенциал, считаем, что Россия будет великой, и мы всё сделаем для этого.
Запад пытается представить, что весь мир против России, что мы в изоляции, никто с нами дружить не хочет. Конечно, это враньё. Да, Запад могуч, богат, вооружен до зубов, но он уже не контролирует планету. Есть и другие центры силы, их много, они растут, развиваются, поднимаются — я говорю об Индии, о Китае, о многих других странах. И они очень внимательно следят за тем, что происходит, и воспринимают это как один из важных этапов конструирования нового, более справедливого миропорядка. И это тоже, безусловно, внушает оптимизм.
Сегодня времени и возможности грустить, впадать в депрессию у людей немного. Надо работать, адаптироваться, «крутиться». Что на самом деле и происходит! У нас огромный простор для деятельности и неплохие шансы. Но для того, чтобы их реализовать, нам нужно быть сильными, верить в свою звезду и, конечно, держаться вместе.