Рецензия опубликована в книге В.В. Фёдорова «Ума палата»
Классический труд выдающегося польско-британского социолога, опубликованный в 1988 году, посвящен свободе в современном западном капиталистическом обществе. О ней много говорят, но мало её понимают — именно потому, что она составляет фундамент этого общества. «Образ индивида, ведомого своими мотивами, образ индивидуального действия как намеренного или интенционального действия, действия «авторского» настолько прочно укоренен в обыденном сознании, что все иные типы поведения кажутся неправильными или извращенными. «Не-индивидуального» человека… мы просто не можем по-настоящему вообразить», утверждает автор. Потому «мы не спрашиваем, откуда, собственно, взялись эти убеждения и какого рода опыт подкрепляет их достоверность».
На деле же всё то, что мы считаем «природой вещей», не имеет отношения к универсальной сущности человеческого рода, а является в высшей степени уникальным и специфичным. «Исторические и антропологические исследования постоянно приносят нам доказательства того, что наш естественный «свободный индивид» — довольно редкий вид и локальный феномен. Чтобы он возник, потребовалось очень специфическое сцепление условий». Таким образом, как свободный человек, так и свобода — это продукт исторического развития. Это не данность и не общее правило, но загадка и феномен, являющаяся и исчезающая с определенным типом общества.
Свобода, полагает Бауман, не принадлежность человека, что бы по этому поводу не декларировали либеральные идеологи. Это социальное отношение, свойство, связанное с различием между индивидами. Её распространенность, позволяющая ей казаться универсальным человеческим состоянием, прослеживается относительно недавно — с приходом современности и капитализма. В современности свобода действительно занимает центральное положение, она соединяет индивидуальный жизненный мир, общество и социальную систему. Это достижение стало результатом перемещения свободы из сферы производства (отныне жестко организованного и подчиненного) в сферу потребления. И в этом качестве она зависит от наличия эффективного рынка — и сама обеспечивает условия для него.
Не так давно, менее столетия назад, свобода пришла на смену труду как главной ценности раннего капитализма. Классовые бои закончились, когда спор между трудом и капиталом перешел из плоскости борьбы за власть — в плоскость дележки прибавочной стоимости. Иными словами, революционный коммунизм проиграл социал-реформизму. Это привело к «возбуждению интенсивных потребительских интересов. Потребительские заботы получили мощный импульс, когда стали играть роль суррогата постоянно фрустрируемых властных стремлений, роль единственной компенсации за угнетение на работе».
Существующая социальная система представляется автору вполне стабильной и прочной, и в этой системе свобода занимает важнейшее место, но это свобода куцая, купированная, односторонняя — свобода потребления. «Внутри самой системы не осталось выбора между потребительской свободой и иными видами свободы», ибо все альтернативные свободы старательно дискредитированы системой как «утопические». Таким образом, потребителю остается только выбор между потребительской свободой (означающей изобилие) и отказом от нее (означающим дефицит).
Этот выбор предрешен, но за стенами потребительского общества незаметны те люди и силы, которые делают его жизнь такой комфортной и изобильной. «Все действительно уродливое и противное оставлено за стеной: потогонные фабрики, рабочие без профсоюзов и страховки, убожество жизни на пособие, обладание неудачным цветом кожи, мучение от того, что ты никому не нужен и везде лишний». В обществе потребления всякий определяется через потребление, поэтому исключенные из него рассматриваются как неудачники. «Они могут вызывать сочувствие, но им нечем хвастаться и их не за что уважать», они не более чем источник ненужного беспокойства — ведь их требования, в случае реализации, заставят нас поступиться частичкой своего изобилия.
Да и сами «посторонние» недовольны своим положением в первую очередь потому что «им отказано в той самой потребительской свободе, которой наслаждаются обитатели. Выдай им шанс, они бы ухватились за него обеими руками». Страдая от несвободы, бедняки «воображают конец страданий как приобретение рыночной свободы». Могут ли они стать серьезной угрозой обществу, в которое сами пытаются проникнуть? Общества потребительской свободы пока остаются в привилегированном меньшинстве по отношению к остальному миру, они добились этой «привилегии благодаря непропорционально большой доле мировых ресурсов и подчинению экономик менее удачливых стран»; распространение консьюмеризма на всю планету остается под вопросом.
Если этого не произойдет, то такие общества останутся «объектом зависти и потенциального вызова». И чтобы этого не произошло, «богатые страны так усердно помогают мировым беднякам терзать друг друга». Таким образом достигается незыблемость положения системы, её неподвластность внешним угрозам.
Но, может быть, есть вероятность реформирования консьюмеризма изнутри? Шансы на это, с точки зрения Баумана, невелики, но все-таки есть. Когда-то «потребительская свобода была компенсацией за утрату свободы и автономии производителя. Отлученный от производственного и коммунального самоуправления, индивидуальный порыв к самоутверждению нашел отдушину в рыночной игре». И эта отдушина используется тем сильнее, чем меньше свободы остается в других сферах социальной жизни…
А значит, можно попытаться вновь открыть эти другие сферы, чтобы снизить давление потребительской лихорадки! Это могут быть сферы производства, коммунального управления, политики. Разорвать замкнутый круг бюрократии и потребительской свободы можно попытаться, введя третью альтернативу: «индивидуальную автономию, достигаемую посредством коммунальной кооперации и укорененную в коммунальном самоуправлении». Это стало бы «свободой как способностью управлять собой» — в отличие от нынешней «свободы как оставленности в покое правительством».
До сих пор такая свобода оставалась «утопическим горизонтом», личная же автономия требовала скорее безразличия к общественным делам. Свободу отождествили с личным, приватным счастьем, отдельным от счастья других. Возможно, однако, что со временем «энергия, сейчас отведенная в потребительское соперничество, отыщет выход в более амбициозной цели коммунального самоуправления». Будущее свободы, как всякое будущее, не предопределено и зависит от направления человеческих усилий — «а его определят те, кто делает эти усилия».