Что происходит с пространством, когда его покидает власть? Оно становится «пустым», но не потому, что из него исчезают люди и их отношения, а потому, что власть теряет возможность наблюдать за происходящим, слепнет. А для людей, оставшихся в такой «пустоте», пространство, наоборот, расширяется, дает им возможность жить и действовать спокойнее и свободнее, чем прежде! К таким парадоксальным выводам о «жизни в пустоте» пришли хабаровский социолог Леонид Бляхер и его коллеги-антропологи, предпринявшие несколько сплавов-экспедиций в верховья Лены (север Иркутской области и юг Якутии).
Предметом их нового исследования стали социальное пространство (т. е. «место, где живут люди, артефакты, которые создают связь места и сообщества, повторяющиеся социальные и хозяйственные конфигурации») и люди, его населяющие. Речь идет о так называемых межселенных территориях, где структуры муниципальной власти были сокращены или упразднены вместе со своими функциями по сбору государственной статистики. Возникла необычная ситуация, когда население и пункты его проживания, пусть и сильно сократившись, остались, а власть вместе с возможностью наблюдать за происходящим — исчезла, точнее удалилась на приличное (сотни километров) расстояние.
Итак, пустота — это пространство и сообщества, жизнь которых протекает (почти) незаметно для радаров власти. Как же эти люди, наши современники и соотечественники, без власти обходятся, спросит читатель, воспитанный на распространенных мифах о русском народе-патерналисте, государственнике, сиром и убогом просителе общественных благ? Обходятся вполне нормально, отвечают авторы, живут себе — и даже умножаются в количестве! «У каждого “живого” дома есть спутниковая антенна, часто встречаются солнечные батареи вместо отсутствующих ЛЭП. На лодках местных жителей установлены почти новые импортные моторы… Значит, у людей есть деньги или нечто, что можно обменять на деньги с последующим обменом на всякие нужны в хозяйстве вещи». В целом «пустота» оказалась вполне обжитой и даже (!) развивающейся. Здесь нет вакханалии преступности и бандитизма, в целом проявления насилия встречаются весьма редко. Да и власть, как выяснилось, не исчезла совсем, она здесь все-таки присутствует — но дистанционно и опосредованно.
«Расколдовывая» гигантскую территорию протяженностью до полутора тысяч километров вдоль Лены и ее притоков, Бляхер со товарищи выяснили удивительные вещи. Ни государство, ни местная власть неспособны и не хотят (!) осуществлять здесь полноценный контроль, не говоря уже о «производстве порядка»: у них для этого не хватает ни ресурсов, ни мотивации. И дело не только в удаленности и труднодоступности, но и в особой форме организации этого пространства, форм-фактором которого выступает великая сибирская река с присущими ей природными, годичными ритмами. Бороться с Леной — себе дороже, расходы на ее покорение не окупят даже золотые прииски!
Река — один из видов коммуникаций, как и все другие, весьма специфический. Авторы прослеживают «зависимость между характером дороги и ее включенностью в жизнь локального сообщества, ее связанностью с дистанцированной властью, с властью центра». Если железная дорога — «продукт иного мира, протекает сквозь пространство, а федеральные трассы обживаются, включаясь во внешние обмены с локальным сообществом, то местные грунтовые дороги включаются во внутреннюю жизнь этого сообщества», скрепляют ее, повышают ее связность. Железная дорога не преобразует пространство, но создает другое пространство — «внелокальное», часто разрушая предыдущее.
Река и ее бассейн представляют собой совершенно особый тип дороги. Она тоже объединяет, сшивает регион, но «такая сшивка основывается не на властных представлениях, генерируемых центром (включая экономическую целесообразность)». Жизнь людей на Лене вписана в ритмы реки, и это вполне характерно для российского общества, ведь территории такого типа всегда составляли значительную часть нашей страны. А значит, имеется и модель управления ими! Это модель дистанцированной власти, не тратящей слишком много ресурсов для контроля и надзора, но и не оставляющей территории полностью. Власть просто «отходит» к крупным населенным пунктам к железной дороге и т. д., но в любой момент (когда сложатся подходящие условия или будут выделены Центром существенные ресурсы под новую задачу) может вернуться. Так периодически и происходит, но пока что эта территория — «пустая», она представляет собой «периферию периферии». И если «периферия воспроизводит идущий из центра образец, то периферия периферии не может его воспроизвести: дорого и бессмысленно. Образец здесь в лучшем случае имитируется».
Как же осуществляется дистанцированный надзор и производство порядка «в пустоте»? С ведома власти здесь возникает ее субститут, замена, причем «такая, которая бы не являлась конкурентом для нее, то есть некий политический агент, которому власть делегирует производство порядка в этом странном пространстве реки и тайги». Это может быть местный промышленник или просто «активист». Такой агент осуществляет некоторые функции власти, получая взамен такой бонус, как «невидимость», т. е. неофициальное разрешение заниматься своими делами (например, бизнесом или промыслом) без избыточного государственного контроля и обложения. Бонус этот для него весьма ценен, чему причиной возрастающая гиперрегуляция, скрыться от которой можно только на «периферии периферии».
Власть же получает возможность переложить издержки поддержания порядка на местное сообщество. При этом именно власть определяет границы «мира речных людей, на которые она согласна (ей выгодно) отступить». Если же в этом сообществе вдруг возникает «властная альтернатива, то происходит мгновенная мобилизация дистанцированной власти и уничтожение потенциального конкурента». Аналогичную реакцию вызывает попытка организации «промысла» в стратегической сфере (золото, алмазы, нефть, газ).
Если таких инцидентов не происходит — власть удовлетворяется деятельность «агента», который максимально ей лоялен, не обладает собственным силовым ресурсом (зато обладает хозяйственным) и в той или иной форме воспроизводит символы «реосвоения пространства», т. е. является «радетелем и патриотом», а не «бандитом» или «черным лесорубом». Таким агентом может быть владелец местной «усадьбы» — предприниматель издалека, прилетающий в регион пару раз в месяц на выходные, но содержащий здесь для нужд своего отдыха целое роскошное поместье. А может — «таежный барон», т. е. настоящий крупный бизнесмен с миллиардными оборотами, зарабатывающий на местном лесе и попутно помогающий местным жителям с транспортом и дровами. Такой «барон», не являясь «силовым предпринимателем», в то же время производит порядок на обширной «пустой» территории, в качестве компенсации получая «потенциал развития без гиперконтроля и с ориентацией на ритмы особого мира — мира Реки».