Рецензия опубликована в журнале «Историк» (№ 120, ноябрь 2024 г.).
СССР распался, потому что был обречен, и больше нечего об этом говорить! Таков стандартный ответ на вопрос о причинах гибели одной из двух сверхдержав, принятый на Западе и транслируемый прозападным меньшинством в самой России. Выдающийся американский советолог Стивен Коэн (1938-2020), однако, не считал его правильным. Он анализировал различные версии причин распада СССР, чтобы понять: а была ли альтернатива? Могло ли Советское государство выжить — или оно действительно было обречено? Вопрос, как ни странно, весьма актуальный, особенно с учетом тех колоссальных человеческих (сотни тысяч жизней) и материальных (до половины ВВП большинства бывших союзных республик) жертв, которые этот распад принес. Итак, почему же СССР был якобы обречен?
Коэн формулирует четыре наиболее распространенных объяснения такой позиции:
— СССР был изначально злом, а потому обречен на исчезновение, даже удивительно, что он продержался так долго;
— СССР был относительно устойчив только в своей жесткой (сталинистской) версии, а любое реформирование ему было противопоказано — как только начались настоящие реформы, так и пришел ему закономерный конец;
— СССР был государством номенклатуры, глубокая реформа грозила подрывом ее господства, поэтому она сопротивлялась реформам до последнего, предпочтя потерям своих руководящих позиций распад государства;
— СССР смела с лица земли народная антикоммунистическая революция, набравшая силу, когда советский режим по разным причинам ослабел и потерял волю к сопротивлению.
Ни одна из этих версий не может считаться удовлетворительной. Так, версия «изначального зла» носит сугубо идеологизированный и пропагандистский характер и не подтверждается никакими историческими аргументами (как минимум, она не объясняет, почему СССР пал, а КНР, КНДР, Вьетнам и Куба выстояли). Версия «нереформируемости» просто смехотворна, ибо вся история СССР, начиная уже с НЭПа (1921 г.), представляет собой череду более или менее радикальных реформ, которые глубоко и неоднократно меняли характер режима. Версия «сопротивления номенклатуры» еще более безосновательна, ведь все реформы Горбачева разрабатывались и проводились в жизнь при непосредственном участии и руками самой этой номенклатуры, да и сам ее состав сильно поменялся благодаря усилиям Горбачева. Наконец, вранье про «народную антикоммунистическую революцию», придуманное Ельциным и его апологетами, не выдерживает никакой критики, если не брать в расчет три микроскопические прибалтийские республики.
Итак, СССР был вполне реформируем, советский народ до последнего поддерживал социалистическую идеологию и не желал распада своей страны (результаты соцопросов и референдума в марте 1991 г. тому свидетельство), сопротивление номенклатуры реформам не было особо успешным. Никакого «неустранимого изначального зла» в советской системе не было (как не было его, к примеру, в американской политической системе, с самого начала пораженной фундаментальным расизмом, но со временем нашедшей силы бороться с ним). К моменту распада СССР уже шесть лет как находился в состоянии глубоких реформ, как политико-идеологических, так и социально-экономических. Страна уже весьма далеко продвинулась по этому пути, хотя и далеко еще не завершила его, так что переходный период продолжался. Но реформировавшийся СССР все-таки распался... По какой же причине?
Коэн констатирует, что уже к лету 1990 г. и страна, и реформы оказались в глубоком кризисе, ставшем следствием неэффективного перехода от одной модели социализма к другой: прежние, командные элементы политики и экономики больше не действовали, а новые, демократические и рыночные, еще не заработали в полную силу. Тем не менее за свою историю СССР неоднократно сталкивался и с более тяжелыми кризисами (в 1921, 1929, 1941 гг.), но преодолел их, выстоял и даже укрепился! Автор рассматривает три ключевых объяснения, почему же именно этот кризис оказался для страны смертельным: основание советской системы было подточено неработающей экономикой, что и привело к ее коллапсу; постепенные реформы Горбачева вышли из-по контроля, пав жертвой национальной традиции максимализма; исчезновение СССР — классический пример роли лидеров в истории.
Экономическую версию историк отметает, указывая, что от экономических кризисов государства исчезают редко. Да и кризис этот не был катастрофическим, сам по себе он не мог привести к краху столь мощное и долговременное государство. В целом эту версию Коэн считает попыткой самооправдания со стороны команды Гайдара, устроившей «шоковую терапию» и нуждавшейся в объяснении, что «другого выхода не было». Сельское хозяйство СССР в 1990 г. получило рекордный урожай, но товарный дефицит был ужасающим. Дело в кризисе распределения: «в ожидании неминуемого роста государственных цен и потребители, и поставщики припрятывали товары до лучших времен... Недаром прилавки так быстро вновь наполнились товарами, причем не только импортными, стоило Ельцину отпустить цены и девальвировать рубль». Дефицит был обычным состоянием для советской экономики, а пустые полки государственных магазинов не означали массового голода. В любом случае причины кризиса распределения не были экономическими — саботаж общенационального рынка со стороны властей республик был сугубо политическим решением.
Радикализм и нигилизм советской интеллигенции, требовавшей всего больше и быстрее, сильно подпортил игру Горбачеву, соглашается автор, но никакой реальной власти, за исключением доступа к президенту СССР и Ельцину, у нее не было. «Радикальная интеллигенция пользовалась небольшим авторитетом у простых россиян, недолюбливавших ее», а в провинции их голоса и вовсе были не слышны. Так что вне зависимости от самомнения, радикальная интеллигенция была второстепенным актором, и разрушить Союз было не в ее силах. Методом исключения приходим к последней версии: роль личности в истории, точнее — двух личностей: Горбачева и Ельцина. По мнению автора, именно она наилучшим образом и объясняет события: «стоит убрать двух этих протагонистов... и становится почти невозможно представить, чтобы события 1985-91 гг., приведшие к печальному итогу, развивались именно таким образом». Политика Горбачева «предоставила интеллигенции свободу открыто говорить о грехах прошлого и настоящего, позволила общественному недовольству принять легальные и организованные формы, способствовала развитию национализма и формированию националистических движений, а также, ослабив центральный контроль над экономикой, приблизила её кризис. Что касается Ельцина, то он как никто другой выиграл от горбачевских реформ».
Таким образом, важнейшим фактором, ускорившим коллапс Союза, было горбачевское руководство и его драматическое соперничество с Ельциным. Остается вопрос, кто же из этой парочки стал настоящим могильщиком СССР? Ответ Коэна: это был Ельцин! Судьба страны решилась осенью 1991 г., после провала Августовского путча. Именно Ельцин, «словно совершая свой собственный маленький путч, повел наступление на и без того ослабленного противника, систематически, один за другим ликвидируя союзные институты власти и добиваясь передачи в пользу своей РСФСР практически всех политических и экономических полномочий союзного правительства». Кульминацией стал срыв переговоров по новому Союзному договору, которые вел Горбачев. Их торпедировал именно Ельцин, организовавший сепаратную встречу в Беловежье и подговоривший Кравчука и Шушкевича распустить СССР. Это был настоящий антиконституционный переворот, совершенный политическим конкурентом Горбачева, чтобы окончательно сбросить его с арены. Для этого пришлось уничтожить СССР, но влюбленный во власть Ельцин не сильно об этом жалел. А всем другим он подсластил пилюлю созданием «Содружества независимых государств», мыслившимся как гарантия дальнейшего мирного, дружеского и равноправного проживания советских людей.
Итак, полагает Коэн, скрещение двух политических воль — Горбачева и Ельцина — привело к концу Союза. Даже если в это трудно поверить, «это вполне соответствовало российской традиции лидерской политики». Но это также означает, что трагический исход совершенно не был неизбежным! Ключевую роль сыграли, с одной стороны, Горбачев, резко ослабивший Союз ради реформ, и Ельцин, воспользовавшийся этой слабостью, чтобы политически уничтожить своего ненавистного соперника. «У Горбачева была воля к реформам, а у Ельцина воля к власти», считает Коэн и отказывает Ельцину в собственных убеждениях, подозревая, что они менялись весьма радикально в зависимости от его текущих политических интересов. Авантюра Ельцина удалась, поскольку в декабре 1991 г. никто не вышел в поддержку Горбачева: к тому моменту он был уже настолько непопулярен, что все давно хотели от него избавиться. Просоюзные политические силы консервативного толка после Августовского путча были репрессированы, раздроблены и обезглавлены. Военные и КГБ по той же самой причине были деморализованы и пассивны.
Союз пал, но из-за трагического совпадения обстоятельств, а отнюдь не из-за своей обреченности. И если бы этого стечения не произошло, постсоветское развитие, уверен автор, пошло бы намного менее болезненно. В случае сохранения СССР переходный период завершился бы гораздо раньше и с гораздо лучшими результатами. Увы, на самом деле каждая республика оказалась один на один с гигантскими проблемами и сложностями. Лишь три прибалтийских карлика были быстро взяты на буксир Западом — но и они столкнулись с такими катастрофическими последствиями трансформации, что сегодня заслуженно именуются «прибалтийскими вымиратами».