Тема общественного договора, гласного или нет, обсуждается философами уже третье столетие. В наше время к этому термину часто прибегают, желая объяснить, почему общество не протестует против таких действий властей, которые по каким-то причинам возмущают журналистов или оппозиционеров. Стандартное объяснение таково: «общественного договора» власти не нарушают, поэтому общество их не замечает. И наоборот, решительные выступления населения против властей, если они происходят, объясняют порой не только происками иностранной агентуры, но и возмущенной реакцией людей на нарушение властями «общественного договора». Что же это за договор такой, кто его заключает, по какому поводу, как и почему он работает, как можно его усовершенствовать в благих целях всеобщего процветания? Ведущий теоретик «общественного договора» в России, экономист Александр Аузан давно развивает эту тему применительно к нашей стране. Рассуждая о «переучреждении государства», он предлагает не революционные, а именно договорные пути решения очевидных проблем нашей экономики.
Но сначала — о самом общественном договоре. По сути, это правила, о которых неформальным образом договаривается государство и общество в ситуации, когда формальных законов недостаточно для того, чтобы жизнь становилась лучше. Сами законы, не согласованные с обществом или отдельными важными социальными группами, как легко заметить, сплошь и рядом не выполняются, а игнорируются, причем даже в самых жестких авторитарных системах. Если законы создает только власть, то и добиваться их выполнения власти приходится силой — а она всегда в дефиците! Поэтому многие правила, создаваемые властью, являются правилами только с виду. Если же они все-таки выполняются, то за этим обычно стоит широкое общественное согласие, что такое правило действительно необходимо. Власть в таком случае просто оформляет уже сложившееся в обществе правило, санкционирует его. Кстати, не всегда реально действующие правила санкционируются властью — иногда она просто закрывает на них глаза, и общество придерживается этих правил самостоятельно. Такие правила зачастую еще более действенны, чем формальные законы, ибо за их выполнением следит не специальный аппарат насилия, а все общество!
К сожалению, в сложном, многослойном, гетерогенном обществе (а это явно наш случай) неформальные договоренности обычно действуют внутри сообществ, но за их пределы выйти не могут. Ведь у других сообществ — свои проблемы, свои интересы, а значит, и свои правила. Поэтому сами по себе неформальные правила обычно не могут закрепиться как общенациональные, они действуют только локально. Кроме того, в современном обществе поколенческие сдвиги часто приводят к тому, что прежние неформальные правила перестают приниматься новыми гражданами. Яркий пример — 1968 год, продемонстрировавший, что послевоенный социальный порядок больше не устраивает молодых европейцев и американцев и они готовы бороться за его изменение. Таким образом, проблема пересмотра прежних правил и формирования новых носит общемировой и постоянный характер — нельзя рассчитывать, что правила хоть когда-нибудь и где-нибудь будут столь разумны, что всегда будут устраивать всех. Наоборот, всегда будут такие зоны жизни, где пока ещё нет правил, и такие, где правила уже не работают и нуждаются в изменении.
Важен и вопрос о составе участников социального договора: это отнюдь не только сами граждане, но и группы интересов, и государство, и криминал — исключить их из состава договаривающихся можно, но тогда вероятность выполнения правил резко снизится. Существуют социальные контракты разных уровней, не на всех из них востребовано государство. Оно необходимо там, где долговременное поддержание принятых правил требует внушительных расходов и силовой поддержки. Криминал как альтернативная система силовой защиты менее устойчив и эффективен, в общенациональном масштабе он всегда проигрывает власти. Спрос на власть как участника социального контракта подпитывает капитализм, ибо он требует «постоянных контактов не только внутри одного сообщества, но и между разными сообществами». И чем больше неоднородность страны, «тем более необходимы формальные правила, понятные всем». Иными словами, законы и обычаи, исполнение которых гарантируется государством.
Современная российская специфика состоит в том, что наш социальный контракт не горизонтальный, как на Западе, а вертикальный. «При горизонтальном контракте существует неотчуждаемость некоторых прав и власть не может решить гражданина прав принятия решений. Если базовые права… отданы на откуп государству, имеет место вертикальный контракт». Переход вертикального контракта в горизонтальный вполне возможен. Обычно это происходит, когда вся крупная собственность уже поделена и власть имущие оказываются заинтересованы не в рейдерстве, а в сохранении награбленного. То есть возникает запрос на такую перестройку системы правил, которая гарантирует неотчуждаемость прав собственности. Что-то подобное происходило в России в начале 2000-х годов, когда олигархи во главе с Михаилом Ходорковским готовили проект превращения президентской республики в парламентскую (она лучше подходила для защиты их активов). Заговор не удался, Ходорковский сел в тюрьму, а его компания «ЮКОС» перешла в собственность государства. В том конкретном случае «вертикальный контракт регенерировал», прежним олигархам пришлось потесниться, а новые элитные группы увлеченно занялись переделом собственности. Проблема в том, что вертикальный контракт возлагает слишком большую ответственность на государство: оно захватило права граждан и потому вынуждено единолично отвечать на их требования порядка и справедливости. Именно тема справедливости, как бы её ни хотелось обойти правящему классу, становится главной темой для пересмотра социального контракта в России на длительную перспективу.
Другие рецензии Валерия Фёдорова можно прочесть в книге «Ума палата» (М., ВЦИОМ, 2023)