Как всех нас учили в советской школе, молодого Володю Ульянова в свое время буквально «перепахала» одна книга, после которой он и встал на путь революционной деятельности. Эта книга — «Что делать?» Николая Чернышевского, её потом пришлось штудировать нескольким поколениям советских подростков. Как пишут биографы, была такая «перепахавшая» книга и у самого радикального реформатора в нашей новейшей истории — Егора Гайдара. Он в свое время прочитал «самиздатовскую» рукопись, ходившую по Москве — «Перелом» советского экономиста Отто Лациса. Эта книга, написанная в 1972 году, при Брежневе издана быть не могла, потому что ставила слишком острые вопросы и предлагала слишком критичный взгляд на то, что именно мы построили в СССР в ходе индустриализации и коллективизации. «Перелом» вышел из печати только в перестроечные времена, в 1990 году, уже в обновленном и доработанном виде. Теперь он уже был нацелен автором на то, чтобы дать ответ новоявленным «советским консерваторам» — тем, кто поставил под сомнение начавшийся вал разоблачений Сталина и его единомышленников. Защищая поруганного вождя, они пытались остановить процесс разрушения построенного им государственного здания. Сегодня, три десятилетия спустя, фигура Сталина остаётся одной из самых дискуссионных в наших спорах об истории: «реальный облик тирана забыт — рождается новый миф».
Ювелирная, детальнейшая работа Лациса с историческими документами — стенограммами партийных съездов и конференций 1920-х годов, статьями и выступлениями тогдашних политиков, показывает, как на самом деле осуществлялся «великий перелом», покончивший с НЭПом и переведший социалистическое строительство в России на сталинские рельсы. Главный тезис Лациса, который остается интересным и сегодня, когда все споры о разногласиях в послереволюционной коммунистической верхушке уже кажутся малоактуальными, таков: у раннего СССР была альтернатива сталинскому курсу! «Ведь если выбора не было, если путь наибольших народных жертв был объективно предопределен — историкам пришлось бы оправдать Сталина». Напротив, его курс, считает автор, был альтернативой ленинскому курсу. Вообще, пишет Лацис, история — «это извилистая тропа со множеством развилок», она альтернативна, это не «прямой как стрела тоннель в скале, из которого путникам не сделать ни шага в сторону». Если Ленин ставил задачу постепенного, медленного, растянутого на десятилетия «врастания в социализм», то Сталин потребовал от руководимой им партии ускоренного, форсированного строительства социализма — несмотря на все объективные условия и вопреки им, ценой неимоверных жертв и лишений. «Переломом» Лацис называет тот переворот, который Сталин почти незаметно подготовил и осуществил в 1928-1929 годах. До тех пор, руководя партией, он последовательно и настойчиво отстаивал курс на НЭП, проложенный Лениным после краха «военного коммунизма», и упорно боролся против разнообразных «оппозиций» — Троцкого, Каменева и Зиновьева, требовавших с НЭПом покончить и начать ускоренную индустриализацию.
Однако, победив своих соперников в Политбюро, разоблачив и заклеймив их как «леваков», лишив их политической роли и влияния, он взял на вооружение их же лозунги — и, не называя авторов, навязал партии их курс. Точнее, теперь это был уже его, сталинский курс, и сверхамбициозные темпы первых пятилеток назовут не троцкистскими или зиновьевскими, а именно сталинскими. Лацис с документами в руках показывает, насколько отличным было сталинское понимание путей «построения социализма в одной стране» от ленинского и насколько вариативными были эти пути. Он жестко полемизирует с исследователями, начиная с Милована Джиласа, которые приравнивали сталинизм к ленинизму и признавали Сталина верным продолжателем дела Ленина. Настоящим продолжателем ленинизма, считает автор, был не Сталин с его штурмовщиной и эскалацией насилия во всех сферах, а Николай Бухарин. Марксистский теоретик и политик, он вошел в историю как «правый уклонист», потому что требовал продолжения ленинского НЭПа и постепенной, хорошо рассчитанной и скоординированной с потребностями российского крестьянства индустриализации. Только медленный и учитывающий интересы крестьянства, поддерживающий ленинский курс на «смычку» рабочего класса с ним путь кооперирования, считал Бухарин, мог привести к построению по-настоящему социалистического общества. Конкретный план кооперации был рассчитан знаменитым ученым Александром Чаяновым. Вместо этого — благодаря Сталину — мы получили ограбление и уничтожение крестьянства, его ускоренную «колхозизацию» ради высочайших темпов индустриализации.
Но, может быть, оно того стоило? Нет, показывает Лацис, анализируя статистику первой и второй пятилеток, как раз наоборот: форсирование обернулось тотальной бесхозяйственностью, чудовищной растратой и омертвлением основного капитала (сформированного за счет ограбления и терроризирования крестьянства), все основные задачи первой пятилетки выполнены не были, а цели второй пришлось резко скорректировать в сторону уменьшения, чтобы сбалансировать трещавшую по швам советскую экономику. И это — не говоря о страшном голоде 1932-33 годов. Не говоря о страданиях и лишениях колхозных крестьян и раскулаченных. Не говоря о долгосрочных последствиях «перелома» — крахе трудовой этики, разрушении стимулов к труду, всеобщей бюрократизации хозяйства и жизни в Советской стране. Такова была цена сталинского «перелома» — отказа от ленинского плана «врастания в социализм». Впрочем, есть и еще одно возражение: да, «перелом» был травматичным и болезненным, но иначе мы не смогли бы подготовиться к великой войне — и победить в ней! Это возражение автор тоже рассматривает — и с цифрами на руках показывает, что Сталин своими форсированными темпами, по сути, едва-едва вышел на те достаточно осторожные цифры, которые предлагались Госпланом ДО всякого «перелома». Иными словами, никакого выигрыша в темпах не произошло — наоборот, произошла огромная потеря и растрата тех скудных ресурсов, которые имелись у Советской страны и которые, будь они использованы правильным образом, дали бы куда больший эффект… И речь идет не только о материальных ресурсах, но и о ресурсах человеческих. Не будь «великого перелома», предполагает Лацис, вряд ли мы бы увидели в начале войны миллионы советских граждан, перешедших на сторону врага, вступивших в армию Власова и немецкие полицейские части. А еще в книге приводятся совершенно зубодробительные цитаты из выступлений Сталина и Бухарина, показывающие, что первый преступно долго — практически до 1935 года — недооценивал опасность фашизма, нацеливал коммунистов на конфликт с социал-демократами и готовился к войне с Англией и Францией, в то время как Бухарин с самого начала усматривал главного врага в Гитлере и предлагал политику «единого фронта». Ту самую, к которой Сталин пришел только спустя годы после победы Гитлера в Германии — будь она реализована раньше, вполне возможно, и не было бы этой катастрофической победы.
Но как же все это стало возможным? Почему партия, твердо шедшая ленинским курсом вплоть до 1929 года и умело преодолевшая все кризисы НЭПа — и кризис хлебозаготовок 1923 года, и кризис денежного обращения 1925 года, — стойко отбившая все нападки Троцкого, Зиновьева и Каменева на политику смычки рабочего класса и крестьянства, в решающий момент пошла не за Бухариным, а за Сталиным? И как такой человек, как Сталин, вообще мог взять власть в обществе, только что освободившемся от самодержавия? Это, наверно, самый сложный вопрос, ответ на который пытается найти Лацис. Он признает, что в послереволюционном обществе действительно существовала мощная тенденция к ускорению темпов социалистического строительства через пересмотр НЭПа как политики «смычки» пролетариата с крестьянством. Две эти тенденции противостояли и боролись друг с другом, и Сталин положил свой авторитет и мощь выкованного им партийного аппарата на чашу весов, склонив её тем самым в сторону «ускорения». Если Ленин в 1918 году личным авторитетом заставил партию принять Брестский мир, а в 1921 году — покончить с «военным коммунизмом», то Сталин в 1929 году навязал ей «борьбу за план». К этому времени он уже был единственным и признанным лидером партии, её символом, ему верили безоговорочно, за ним шли как за верным ленинцем. Верили зачастую на слово, тем более что сам Сталин, вопреки требованию Ленина не расширять ряды партии, а наоборот, чистить и сокращать их, все двадцатые годы упорно расширял численность РКП(б) так, что к 1929 г. это была уже не партия профессиональных революционеров, а партия советских бюрократов и молодых «полурабочих». Сталин, показывает автор, умело манипулировал не только аппаратом (а «сталинский подход был, без сомнения, милее любому бюрократу — Ленин требовал уж очень многого, тогда как Сталин ставил задачу просто и ясно»), но и массами, которые он побуждал решительным рывком, штурмом, кавалерийской атакой прорваться к желанному социализму. «Его устраивала психологическая подготовка нового общества к тому, что враг массовиден, а насилие над массой людей — оправданно». А когда стало понятно, что выбранные меры не работают, что народ саботирует великие планы — превратил страну в один большой концлагерь.
«Если проблема в том, что они слишком часто увольняются по собственному желанию — запретить это, только и всего. Запрет свободного выбора работы, годы тюрьмы за десяток украденных гвоздей — таковы были трудовые законы при Сталине». Воцарился террор — но не террор во имя разрушения старого строя, который признавали необходимым и Маркс, и Ленин, а террор «во имя созидания нового общественного строя». Но какой новый строй можно построить террором? Только террористический. Такой строй и построил Сталин в СССР, и назвал его «реальным социализмом». Поиски альтернативы ему — «социализма с человеческим лицом» — шли много лет, но так ничем и не кончились. Их бесплодие погребло под собой и само здание Советского государства. Глубокая историческая ирония в том, что одним из похоронщиков этого государства стал поклонник и младший соратник Лациса — Егор Гайдар. Ученик круто повернул руль к капитализму, реставрации которого так боялся учитель. Он пошел дальше и, вопреки Лацису, отождествил социализм со сталинизмом, обесценив и обнулив тем самым труды и жертвы миллионов советских людей. Тех, кто шел за Сталиным в надежде построить справедливое и счастливое общество, как пятилетку — «в четыре года». Иной альтернативы нет, посчитал Гайдар, и окончательно закрыл для России возможность строительства хоть социализма, хоть капитализма «с человеческим лицом». Именно в этом убеждали над радикальные либералы, и за это убеждение мы заплатили «лихими девяностыми», гигантским — двукратным! — многолетним спадом производства, обнищанием страны и разочарованием в реформах. Лацис утверждал, что альтернативы всегда существует, и предметно показывал это на материале 1920-х годов. Неужели же мы поверим, что альтернативы не было в 1991-м?