Известная француженка левых взглядов Карин Клеман много занималась социологическими исследованиями в России, пока не была объявлена нежелательным лицом, что в конце концов закрыло ей возможность бывать у нас в стране. Одна из её последних работ, выполненная в 2016-2018 гг., посвящена суперактуальной теме — российскому патриотизму. Исследование носит качественный характер и базируется на серии интервью, взятых в нескольких регионах. Клеман начинает с утверждения, что происходящее в России укрепление национальных чувств отнюдь не является исключением из мировых трендов: сегодня нации не исчезают, а возрождаются. Особенность нашей страны — незавершенность процесса складывания национального самосознания, по крайней мере по сравнению со странами старой Европы и США. Распавшийся СССР «оставил за собой идеологическую пустоту и не успевшую сформироваться советскую нацию». Постсоветский период начался с увлечения элиты западнической риторикой и её невнимания к проблемам национального единства и патриотических чувств. С приходом к власти Путина процесс повернулся вспять. Теперь рост патриотизма идёт одновременно на двух уровнях: верхушечном и низовом. В первом случае это продвижение «государственного патриотизма». Во втором — запрос на единство и величие российской нации, идущий из глубины самого общества. И даже если население поддерживает патриотический проект руководства, его патриотизм совершенно не сводится к лояльности Путину.
Ключевой тезис автора: современный российский патриотизм весьма разнообразен и неоднороден. Государственный курс может вызывать критику со стороны людей, но само их стремление к укреплению общности более широкой, чем семейная и дружеская, нельзя ставить под сомнение. Возможно, «мы имеем дело с реакцией на… процессы разрушения устоявшихся социальных связей», атомизации общества. «Теперь люди нуждаются в том, чтобы не чувствовать себя одинокими и брошенными на произвол судьбы. Нуждаются в ощущении общности с другими». Таким образом, курс Кремля на развитие патриотизма «отвечает стремлению к солидарности, исходящему снизу». Задача книги — показать особенности этого нериторического низового патриотизма и его отличия от патриотического проекта элит. Они проявляются преимущественно на уровне чувств и эмоций, практик и неформальных разговоров. Это позволяет проследить пути развития общественной солидарности через изучение патриотизма, «с которым может соотнестись каждый житель России, вне зависимости от национальности». В повседневной жизни легко удаётся найти признаки патриотизма, выходящего за пределы узкого круга «своих». Перерастая роль удобной словесной оболочки, патриотизм ведёт «к восстановлению социальных связей и возникновению чувства общности с людьми» вне этого круга. Когда вместо «своих» возникает группа «мы», расширяются границы социального воображения.
Государственный патриотизм делает акцент на противостоянии с Западом, провозглашает Россию особой страной со своими традиционными ценностями и миссией, состоящей в их защите. Клеман признаёт, что такая линия имеет народную поддержку, её адепты «одобряют официальную пропаганду, политику патриотического воспитания и роль государства в усилении нации, прежде всего внешнеполитическом». Однако «государственных патриотов меньше, чем негосударственных», и сконцентрированы они в основном в столицах, а по мере удаления от государственного центра доля их падает. Вероятно, причина в том, что «позитивные последствия укрепления национального государства в регионах, особенно в отдаленных, ощутимы меньше, и это подрывает легитимность» государственного проекта. Наиболее распространен в нашем обществе другой тип патриотизма, «настроенный критически» к первому. Это социально-критический патриотизм, фокусирующийся на критике неравенства между бедными и богатыми и приватизации, передавшей национальное достояние в руки немногих крупных собственников. Неслучайно самой распространенной позицией респондентов оказалось предъявление претензий к олигархам, к допускающему социальную несправедливость государству и к служащим ему чиновникам. «Патриоты этого типа заявляют о своей неготовности терпеть лишения и приспосабливаться», они любят свою страну «скорее вопреки изъянам, чем благодаря достоинствам», и привязаны «к народу в противовес правительству». Последнее критикуется за фальшивость патриотических деклараций, ущемление прав народа, помощь богатым и другим странам. Под «мы» в данном случае понимается общность бедных, простых, трудящихся и по-настоящему патриотичных людей.
Наряду с этим присутствует и маргинальная позиция «не-патриотизма». Её приверженцы «нередко бранят и гневно осуждают Россию, считают, что все в ней плохо, жестко критикуют власти, отождествляя Россию с ними — и отвергая то и другое. Особенно много таких нашлось Петербурге, отличающемся снобизмом по отношению к остальной стране (включая Москву) и рассматривающим себя как «окно в Европу». В провинции же не-патриотизм «связан с чувством безысходности, заброшенности и беспомощности, невозможностью что-либо сделать». Последнюю из выделенных категорий автор назвал «отстраненным патриотизмом». Для таких людей патриотизм не играет заметной роли в повседневной жизни. Они, быть может, и любят Россию, но для их мироощущения это не важно. Меньше всего таких оказалось в Москве и Петербурге. «Больше всего отстранены от вопросов нации и патриотизма люди, живущие в бедности или даже нищете и вынужденные постоянно бороться за выживание». Пропаганда патриотизма на них не действует или даже вызывает раздраженную реакцию.
Зато ярко проявляются региональные особенности патриотизма. В Петербурге он связан прежде всего с представлением о городе как культурном, образованном, «европейском». В Татарстане патриотизм нередко сопровождается критикой как местных властей (за клановость и коррумпированность), так и федеральных (за излишнюю централизацию). Антимосковский настрой здесь проявляется, как и в других местах, на экономической почве: считается, что столица «отбирает у регионов богатства (нефть, газ, лес), скупает местную землю, обманом выигрывает государственные тендеры». Повсеместно, включая Москву, звучат «требования более равномерного развития всех регионов страны». Исключением снова стал Петербург, жители которого часто настроены высокомерно по отношению к менее образованным и культурным представителям «глубинки», что наминает апологию «внутреннего колониализма». Наиболее же драматично выглядит патриотизм жителей Алтайского края, который Клеман называет «посттравматическим патриотизмом отчаяния». Он отличается стремлением к тому, чтобы «все неравнодушные патриоты… совместными действиями заставили местные власти проводить по-настоящему патриотическую политику на благо местного населения». Вместе государственные и негосударственные патриоты составляют подавляющее большинство населения. Рост патриотизма, констатирует автор, не связан ни с постимперским ресентиментом, ни с ксенофобией. Выяснилось, что «для большинства людей патриотизм — значимая категория мироощущения, в том числе в повседневной жизни». Картина атомизированного общества девяностых более не актуальна. «Открывается новая воображаемая общность. Люди находят новые ориентиры для определения своего места в обществе», интуитивно выделяя «нас» и «их».