Интересный подход к структурированию нашего общества, устройство которого остается предметом острых дискуссий, предложил коллектив исследователей Института социологии ФНИСЦ РАН и Высшей школы экономики во главе с признанной гуру в изучении социальной стратификации российского общества Натальей Тихоновой. Отталкиваясь от давней концепции жизненных шансов Макса Вебера, авторы предлагают использовать для определения места конкретного человека в социальной структуре не уровень его дохода, наличие собственности или классового сознания, а «жизненные шансы как признаки имеющихся дополнительных по отношению к средней существующей в обществе норме возможностей, а также жизненные риски как индикаторы… отклонения от социетальной “нормы”». Шансы и риски бывают очень разные, их пространство многомерно, но в нем можно выделить несколько ключевых координатных осей. Более того, доминирование шансов или рисков «позволяет выделить основные элементы вертикальной социальной иерархии — страты». Грубо, в верхней страте доминируют шансы, в нижней — риски, в средней того и другого примерно поровну. Чем такой тип стратификации эвристичнее, чем другие? Тем, отвечают авторы, что «проблема социальных неравенств, лежащих в основе… российского общества, не сводится к противопоставлению… “верхушки” и массовых слоев».
Массы также сильно дифференцированы между собой — не только по доходам, но и по реальным возможностям и рискам. «Один и тот же уровень дохода может сопровождаться разным качеством жизни в плане соотношения доступных жизненных шансов и возможностей». Можно говорить о «положительной и негативной привилегированности минимум в четырех важнейших доменах: сфера экономической безопасности (экономические условия жизни), производственная сфера (ситуация на работе), сфера образования и здоровья (возможности сохранения и наращивания своего человеческого потенциала), а также сфера потребления и досуга». Есть и другие сферы, но с учетом текущего уровня развития нашего общества они пока не так актуальны для россиян. И если возможности, доступные для разных людей, очень сильно дифференцированы, то риски и депривации распределены более равномерно. Сфер, в которых возможности страт наиболее контрастны, выделяется несколько. Во-первых, это ситуация на работе: если представители верхней страты лучше защищены и более свободны в выборе работы, то с нижней все наоборот. Во-вторых, резко отличаются их возможности по наращиванию своего человеческого потенциала (например, возможность получения платного образования для себя и детей). В-третьих, варьируют и рекреационные возможности (проводить отпуск вне дома хотя бы один раз в год характерно для верхней страты, но малореально для нижней). Наконец, сильно отличается набор домашнего имущества (широкий или узкий).
Что же больше всего влияет на попадание человека в ту или иную страту? «В наиболее благоприятном положении… находятся сейчас россияне, выросшие в семьях, где оба родителя имели высшее образование». Чуть хуже ситуация у тех, кто богаче, чем население в среднем. Далее располагаются обладатели высшего образования. На четвертом месте в рейтинге привилегированности — москвичи. На противоположном конце рейтинга находятся неработающие пенсионеры, получающие доход ниже среднего, обладатели начального профессионального образования и селяне. Рассматривая различные виды ресурсов, необходимых для достижения социального успеха, Тихонова с коллегами в современных российских условиях ставят на первый план экономический (деньги, собственность и др.), властный (от политического ресурса до автономности труда), квалификационный (человеческий капитал), социальный (включенность в социальные сети) и личностный (трудовая мотивация и «мягкие навыки») ресурсы. Очень важно также здоровье. Однако ресурсообеспеченность всех трех страт оставляет желать много лучшего. Экономический ресурс за последние 15 лет сильно вырос, но в нижней и средней стратах «потребительская революция» произошла во многом за счет взрывного роста долговой нагрузки. Параллельно снижается социальный ресурс из-за состоявшейся монетизации таких сфер нашей жизни, как работа, медицина, образование, жилищная сфера, и др. Это делает социальный ресурс неработающим и лишает большинство населения доступа ко всем ключевым социальным благам.
Итак, перед нами Россия, которую можно охарактеризовать «как сильно поляризованное общество. При этом “центр тяжести” его социальной структуры смещен вниз гораздо сильнее, чем считалось ранее», то есть без учета немонетарных неравенств. В качестве отправной точки для определения объема каждой из страт социологи берут относительно стабильный 2018 г. Тогда нижняя страта охватывала 21,9% населения России, средняя — 57,6%, верхняя — 20,5%. В результате коронакризиса произошло в основном «осыпание» верхней страты (сократившейся в 2020 г. до 11,4%) в среднюю (64,4%) при небольшом расширении нижней (24,2%). Интересно, что увеличение средней страты стало следствием прежде всего «погружения в цифру», то есть роста цифровой грамотности на фоне бурной цифровизации страны, тогда как в остальном общий стандарт жизни россиян остался неизменным. «Осыпание верхних», по мнению авторов, говорит о значительной неконсистентности статусов и меньшей устойчивости положения членов этой страты. Ее состав обновляется медленнее, чем состав средней и нижней страт. Налицо эффект «липкого пола», когда подняться по социальной иерархии существенно труднее, чем упасть. Анализируя это распределение ретроспективно, исследователи отмечают, что экономический кризис 2014-2016 гг. завершился некоторым сокращением распространенности рисков и деприваций. А вот коронакризис, наоборот, привел к заметному сокращению жизненных шансов большинства членов общества, включая и верхнюю страту. Несколько больше других пострадали «жители столиц, чьи жизненные возможности были изначально шире».
Применяя продвинутые методы статистического анализа, как выясняется, можно сконструировать и более дробную модель структуры российского общества. Она будет включать уже не три страты, а пять «классов»: три средних и два нижних. Нижние в этом случае охватывают (на 2018 г.) 42,4% россиян, дальше идет «нижний средний» (34,1%), «средний средний» (13,4%) и «верхний средний» (13,4%). Как бы то ни было, модель социальной иерархии в России уже сформировалась, она достаточно устойчива и слабо меняется под влиянием кризисов и других факторов, период «рыночного транзита» завершен. Отмеченный в последние годы рост среднего класса происходит в значительной мере за счет распространения прекарного труда, что ставит вопрос о мерах государственной поддержки уже не бедняков, а «середняков» — через создание высокооплачиваемых рабочих мест и повышение социальной защищенности людей с качественным образованием. Говоря о зоне неблагополучия в нашем обществе, ученые показывают, что она заметно шире «бедности по доходам». Значительная часть нижней страты выбирает специфические модели образования, занятости, брачного поведения и деторождения. Такие люди «в раннем возрасте бросают обучение, оказываются неконкурентоспособными на рынке труда и занимают не просто низкооплачиваемые, но и социально незащищенные позиции». Такое неблагополучие социально закрепляется и воспроизводится. Применяемые государством монетарные инструменты поддержки бедных, следовательно, «абсолютно недостаточны для качественного изменения места представителей нижних классов в сложившейся системе социального неравенства». Если же обобщить, то главное, чего ждет сегодня общество от государства, — «более последовательная социальная политика с акцентом на сферу здравоохранения», а также создание «институциональных условий для самостоятельной активности населения по решению своих проблем».